Читал ли ты хотя Жорж Занда?
Да я, кормилец, не учен.
Возможна ль с ними пропаганда!
Нам нужно лень забыть и сон,
Вступить в борьбу открыто, смело,
Нам нужно всем, карая зло,
Чтобы в руках горело дело…
У нас сгорело всё село,
Так не поможешь ли мне, барин?
Ну как тут будешь солидарен
С подобным скифом? Как его
Встряхнуть, чтоб он от сна проснулся?
(тихо)
Мой барин, кажется… того…
Немножко головой рехнулся.
Смущенный странным языком,
Мужик пришел в недоуменье,
И прогрессиста с мужиком
На этом кончилось сближенье.
Один из них пошел домой,
Себя беседой растревожа,
Другой домой побрел бы тоже,
Да дом его сгорел зимой.
Обучена в хорошей школе
Ты, муза бедная моя!
От света, с тайным чувством боли,
Желанья жгучие тая,
Ты изломала бич сатиры
И сходишь так в мир грустный наш:
В одной руке — обломок лиры,
В другой же — красный карандаш.
Ты тихо песни мне диктуешь,
То негодуя, то любя,
И вдруг, прервав сама себя,
Свой каждый стих процензируешь,
И, дрогнув порванной струной,
Твой голос слух на миг встревожит,
Но только смех один больной
Наружу вырвется, быть может.
К чему ж нам петь?
И я едва
Расслушал, затаив дыханье,
Ее ответ: «Полуслова
Всё ж лучше вечного молчанья…»
Зачем его мы разбудили?
Зачем обманывали мы?
В глубоком сне он, как в могиле,
Не отличал от света тьмы,
Любви от вечного гоненья,
Отвык желать и думать он
И тем был счастлив в сновиденьи,
Что наяву считал за сон.
И этот сон вы разогнали,
Вы разбудили бедняка
И вместо хлеба камень дали,
Когда дрожащая рука
За подаяньем потянулась.
Но берегитесь, чтобы в нем
Негодованье не проснулось,
Глаза не вспыхнули огнем;
Тогда, стряхнувши униженье,
Он сам себе не будет рад,
И те же самые каменья
На вас обратно полетят.
Немало развелось теперь людей
Всем недовольных — холодом и зноем,
Печатью, сценой, множеством идей,
Нарядами с нескромным их покроем,
Решеньями присяжных и судей,
И стариной и новой жизни строем,
И русскою сатирой, наконец…
Вступись же, сатирический певец,
Скорей за репутацию сатиры
И отвечай: вы правы! мы скромны,
Не кровопийцы мы и не вампиры,
Но в этом не видать еще вины,
Как думают различные задиры.
Когда нет зла среди родной страны,
Где каждый счастьем ближних только занят,
Где без улыбки праздничной лица нет,
Как может быть сатира наша зла?
Какие сокрушительные ямбы
Придут на ум, когда одна хвала
Сама собой ложится в дифирамбы,
Когда поэт, как из цветка пчела,
Отвсюду мед сбирает, и не вам бы,
Друзья мои, скорбеть, что этот мед
Сатире нашей пищи не дает.
Живем мы в век «отчетностей» и съездов,
Общественных, обеденных речей,
Манифестаций шумных у подъездов
И экономной топки для печей,
Прогресса всех губерний и уездов,
Где что ни шаг, то всюду для очей —
«Отрадное и светлое явленье»,
Достойное похвал и умиленья.
Сегодня — где-нибудь народный пир,
А завтра шумный праздник юбилея
И торжество на целый русский мир,
Где, от вина и счастия алея,
Сливаемся мы в сладкозвучный клир,
И никогда такая ассамблея
Насмешки злой — о, боже сохрани! —
Не вызовет в печати в наши дни.
Кто ж явится с сатирою бесстыдной
Среди торжеств, веселья и утех
Смущать в толпе покой ее завидный?
Нет, на такой мы неспособны грех.
У нас есть только юмор безобидный
И цензированный самими нами смех,
Без всякого ехидства и протеста:
В Аркадии сатирикам нет места.
Но все-таки мы смелы чересчур
И говорим с известною свободой;
Без страха наш развязный балагур
Трунит над бедной финскою природой,
На «чернь» рисует ряд карикатур
(Над «чернью» смех похвальною стал модой),
А иногда, как гражданин-пиит,
Городовых и дворников казнит.
До колик мы смеемся иногда,
С эстрады клубной слыша анекдоты
О плутовстве одесского жида,
О мужичке, который до икоты
Напился пьян… Всё это без вреда
Нас развлекает в клубе в день субботы;
Тот смех лишь возбуждает аппетит
И нашему веселью не вредит.
Наш юмор безобиден. Скуки ради
Стишки запретные мы любим почитать,
Мы подтруним над «сильным мира» сзади,
Чтоб льстить в глаза и стулья подавать,
И наши черновые все тетради
Наполнены — коль правду вам сказать —